До поезда у нас оставался еще целый час, и нам пришлось провести его в зале ожидания, в самой гуще китайской жизни. С непривычки меня поначалу слегка тошнило, но потом я освоился, стараясь «воспринимать китайцев такими, какие они есть», как это рекомендовал путеводитель. Я еще перед поездкой имел удовольствие прочитать в нем, в разделе «Обычаи, которые могут показаться странными»:
«У китайцев есть обыкновение, нимало не стесняясь, шумно и методично прочищать горло, а затем сплевывать на землю. Эта неэстетичная привычка всегда поражает европейцев».
Уж не знаю, в какой степени я европеец, но меня это не то что поразило, а почти шокировало. Китайцы действительно делают это очень шумно и очень методично, то есть через каждые одну-две минуты, причем не придают ни малейшего значения тому, находятся ли они при этом на улице или в помещении. Некоторых из них, впрочем, уже цивилизовали до какой-то степени – во всяком случае, в Уси, на деловых переговорах, менеджеры так себя не вели. Может быть, когда-нибудь и весь остальной Китай приобщится к цивилизации – но я не думаю, что это произойдет скоро.
Ровно за десять минут до отправления поезда заветная дверь распахнулась, и на ее пороге мы увидели двух церберов в униформе, проверявших билеты. Народ сзади напирал, очевидно, опасаясь не пройти за оставшееся время все проверки, а может, просто поддаваясь инстинкту толпы, с нажимом пропускаемой через узкое бутылочное горлышко выхода. Эта дикая давка и столпотворение каждый раз сопровождали посадку на поезд в Китае, причем сделано было так, очевидно, намеренно – что стоило отвести на эту процедуру чуть-чуть побольше времени! Сначала мы с Димой думали, что это связано с попытками как-то дисциплинировать безалаберное китайское население, в основной своей массе совсем недавно прибывшее в города из глухих деревень и еще не освоившееся с новыми для них порядками. Но то же самое повторялось и в других, даже вполне европеизированных приморских городках. Тогда мы решили, что китайцам просто жизненно необходимо время от времени проходить через эту ужасающую давку – для них, всегда живших в невероятной скученности, она выступает как допинг, настолько вошедший в привычку, что без него местное население уже не может обойтись, оно просто захиреет и вымрет. «Что же они будут делать, когда нас завоюют», сказал я Диме по этому поводу. «Как неуютно они будут себя чувствовать на наших площадях вроде Дворцовой, там же при всем желании не устроить ничего похожего».
На перроне мы разделились и направились к своим вагонам. Поезд тронулся точно по расписанию, и уже за несколько минут до его отправления на платформе никого не осталось (провожающие в Китае, как выяснилось, не предусмотрены). Вагон оказался на удивление комфортабельным, чистеньким и ухоженным. Под столиком стоял огромный термос с горячей водой, что было довольно удобно в дороге. Вообще в Китае с термосами, похоже, не расстается никто и никогда. Китайцы постоянно отхлебывают из них (со звуком, от которого у меня мороз продирал по коже) – дома, на улице, в транспорте. На деловых переговорах перед нами всегда стояли стаканы если не с чаем, то по крайней мере, с горячей водой. В гостиницах на каждом столике, и даже в туалете, были термосы, и менять в них кипяток никогда не забывали.
В Китае встают рано, и на следующее утро уже в семь часов ярко засветились лампы в вагоне и заиграла музыка, перемежающаяся бодрыми поощрительными вскрикиваниями на местном языке. В родном Петербурге в это время было только два часа ночи. Некоторое время я лежал в каком-то странном полузабытьи, пытаясь то ли проснуться, то ли уснуть дальше, но, разом вдруг сообразив, где я нахожусь и что тут делаю, я соскочил со своей полки и приник к окну. Только сейчас я по-настоящему осознал, что я в Китае, в самой его сердцевине, и то, что сейчас проносится за окном поезда, я никогда не видел до этого, и наверное, во второй раз уже не увижу.
Погода была серая и сумрачная, но, несмотря на это, все хорошо просматривалось до самого горизонта. Голый и совершенно безжизненный пейзаж расстилался передо мной. Желтый и коричневый цвета преобладали в нем, и ни одной травинки не было видно среди этих пустынных, однообразных пространств. Все было как будто вылеплено из темного и плотного песка: ровные полосочки участков, пересохшие русла рек, плотины, заграждения и даже деревья, тоже голые и безлиственные. Все в целом очень напоминало археологические раскопки, и такое впечатление усугублялось еще тем, что деревень почти не встречалось по дороге, и никаких людей не видно было из окна.
Снег уже совсем сошел, да и зимой его, наверное, выпадало здесь немного – во всяком случае, если судить по тем жалким остаткам воды, которые иногда попадались на дне то одного, то другого пересохшего русла. Но сами русла были мощными и широкими; в сезон дождей эти реки, скорее всего, выглядят весьма впечатляюще. Меня удивляло то, что не было еще ни зелени, ни листвы на деревьях – я выезжал из Петербурга в абсолютной уверенности, что здесь, на широте Средиземноморской Африки, я застану изумрудные поля под ярким, почти экваториальным солнцем, и цветущие деревья, и боялся еще, как бы не сошел с них цвет до нашего приезда. В действительности же апрель в Китае напоминает скорее петербургские зимние оттепели, столь частые у нас в декабре и январе. Когда влажный ветер с Атлантики приносит резкое потепление, снег даже в лесу сходит со склонов, и обнажается темная, почти коричневая трава. Здесь же то самое течение, которое так удачно нас отапливает, пройдя затем через Северный Ледовитый океан, теряет свою теплоту, и остужает приморские районы Китая, чтобы прогреться потом в Индийском океане и снова вернуться к нам в Европу – если я правильно понимаю всю эту механику.
Скоро поднялось солнце (с ним, надо сказать, происходят странные вещи в Китае – в приморских районах оно встает на четыре или пять часов раньше, чем в западных, так как время всюду пекинское). Его свет с трудом пробивался сквозь пылевую завесу, висящую в воздухе. В Китае небо скорее серое, чем голубое, но не из- за туч, как у нас, а из-за пыли, все время столбом стоящей над головой. Это своеобразное освещение придало проносившемуся мимо пейзажу еще более старинный колорит. Казалось, мы проезжаем по древней, но давно заброшенной земле. Все вокруг отделано было очень тщательно, даже железнодорожная насыпь, аккуратно выложенная каменной плиткой – но при этом производило впечатление чего-то созданного в незапамятные времена и покинутого людьми очень давно. Во всем, как ни странно, чувствовалось что-то библейское – мощное, первозданное и навсегда застывшее в неподвижности.
Даже сельскохозяйственные участки не вносили оживления в эту картину. Собственно, от просто желтого песка они отличались только формой. Это были очень ровные прямоугольнички, отделявшиеся друг от друга невысокими валами, выстроенными из того же песка. Сеть таких ячеек, уходя к горизонту, выглядела сверху, с насыпи, как соты в гигантском улье. Временами показываются и деревни. Дома в них каменные, а крыши покрыты черепицей, но не красной, как в Европе, а серой или черной. В целом все смотрелось не очень-то весело и совсем не похоже было на те картины, что рисовались моему воображению перед отъездом. Только горы, изредка появлявшиеся среди совершенно плоского ландшафта, немного оживляли общее впечатление. Они были покрыты соснами, как я и ожидал, но что за чахлые это были сосенки! Склоны у этих гор довольно крутые, и очень часто они прорезаны глубокими морщинами – следствие бурного сезона дождей, по всей видимости.
Мы двигались на юг, и все чаще среди безжизненного песчаного пейзажа появлялись зеленые полоски. Это и были, очевидно, знаменитые рисовые посевы. Не знаю, для кого предназначался этот рис: за месяц пребывания в Китае я так ни разу и не видел, чтобы кто-нибудь его ел. Наверное, это пища исключительно деревенская; есть рис в городе – то же самое, что у нас ходить по Невскому в лаптях. В ресторанах китайцы употребляли в основном овощные и мясные блюда, в поезде же они, как правило, поглощали свои излюбленные одноразовые супы мгновенного приготовления (в Хабаровске их называли «бич-пакеты») – благо термос с горячей водой был всегда под рукой.
От рассматривания сельского Китая меня вдруг оторвал человек в штатском довольно характерного вида. Китайцы не говорят по-английски, но кому надо, тот, видимо, говорит. На вполне приличном языке он поинтересовался, кто я такой, куда еду и какова цель моего пребывания в Китае. Я объяснил ему, что я здесь делаю, и это как будто до какой-то степени его удовлетворило. Правда, прощаясь со мной, он сказал не только «bye-bye» («пока-пока»), но и «see you later» («еще увидимся»), что мне уже не слишком понравилось – но что было делать.
|
Два путешествия