Через час мы уже подъезжали к Уси. Было сумрачно и прохладно, что изрядно, надо сказать, меня поражало – ведь мы теперь даже от Пекина продвинулись на юг еще на добрую тысячу километров! Холод преследовал меня, как наваждение, во всех городах, странах и континентах, которые я посещал. Как-то всегда так получалось, что в свой Петербург я приезжал отогреваться – в Петербург, город на далеком севере, находящийся где-то «not far from the pole» (недалеко от полюса) – как выразился наш китайский друг, которому я пытался растолковать, что такое белые ночи. Впрочем, пора появиться на этих страницах и вышеупомянутому другу: он давно уже ждет нас на перроне и должно быть, подпрыгивает на месте от нетерпения.
Его звали Ли, Сун Ли, «Солнышко Ли», как мы с Димой именовали его, исходя из латинского написания его имени. На китайском языке слово «ли» означает этикет, ритуал, церемонию – если, конечно, это то самое «ли». Мне было недосуг сличать эти два иероглифа, но в любом случае я заранее самоотверженно готовился к тому, что церемонии будут длительными и изматывающими. Особое сомнение во мне вызывал процесс согласования цены на то оборудование, которое нам предстояло здесь закупить. Мы уже привыкли в Китае торговаться по любому поводу – и без повода тоже. В китайских цифрах мне так и не удалось разобраться до такой степени, чтобы воспринимать их на слух, и я обычно протягивал продавцам карманный калькулятор, специально приобретенный нами для этой цели. Если те набирали на нем, скажем, «25», то я брал машинку в руки, невозмутимо изображал там «5» или «7», и отдавал им обратно. Звук, который они издавали, увидев эту цифру, был очень необычным, но каждый раз примерно одним и тем же. Это было нечто вроде придыхания, и выражало оно настолько крайнее изумление, как будто торговцы не только не ожидали ничего подобного, но и не могли даже предположить, что такое возможно. Справившись, однако, со своим удивлением, они быстро писали что- то около «20», и возвращали мне калькулятор. Вся эта ожесточенная торговля проходила безмолвно и на вид совершенно спокойно. Заканчивалась она тем, что мы сходились где-то на «10» или «15», и сделка совершалась к обоюдному удовольствию. Тем не менее мы никак не могли решить, стоило ли и с нашей корпорацией в Уси избирать такую тактику. Обсуждая этот вопрос в Пекине, мы вспоминали всякие ритуальные восточные торговые формулы («пусть меня пожрет самый смрадный из дьяволов, если я заплачу за этот станок больше трех тысяч долларов»), но как-то не было полной уверенности, что они окажутся уместными в данном случае.
Ли встретил нас на перроне. Первым он кинулся ко мне, приняв меня за Диму, и сразу начал, на довольно беглом английском, выражать свои радостные чувства, появившиеся у него в связи с нашим приездом. Я поскорее обратил его излияния на того, кому они и в самом деле предназначались – но Дима не говорил по-английски. Для Ли это было такой неожиданностью (дело в том, что переписку с ним вел я, но от лица Димы), что он еще с добрых полчаса все пытался Диму о чем-то спросить, и только потом переключился уже полностью на меня. К несчастью, я был слишком хорошо посвящен в подробности совершаемой сделки, и поэтому часто, зная ответы на все вопросы, забывал даже для виду обращаться к Диме. «Беседуют о чем-то между собой», упрекал меня позднее Дима в полушутку, «а я, как свадебный генерал, только подписи ставлю под документами». Только в тех случаях, когда я оказывался не в силах пробиться сквозь удивительные особенности китайского произношения (что случалось довольно редко, но все же случалось), я поворачивался к Диме, и говорил ему: что-то я не могу понять, чего они хотят – что будем делать? Что мог Дима ответить на такие вопросы?
Добравшись до небоскреба, в котором находилась наша корпорация, мы разместились в отеле, который занимал несколько этажей в том же здании. Дальше нас ждал завтрак – за счет принимающей стороны, разумеется. Кухня провинции Цзянсу сильно отличалась от пекинской. Неподалеку от Уси находится знаменитое озеро Тайху («центр местной культуры», по утверждению путеводителя), богатое рыбой и пресноводными крабами, и местные блюда состоят в основном из даров этого озера. В Китае с едой всегда было плоховато, и за обладание изобильным озером веками шла жестокая борьба: царство Юэ сражалось за него с царством У, династия Чу потом отвоевывала его у царства Юэ, и так далее (китайская история чрезвычайно однообразна). Впрочем, похоже, озеро стоило этих бесконечных войн. На вид оно оказалось совершенно невзрачным (несмотря на то, что местные жители прожужжали нам все уши о его несравненной красоте и особенно величине – хотя и оговаривались при этом, что наш Байкал, пожалуй, все-таки больше), но те блюда, которыми нас угощали, были просто восхитительны. Некоторые из них в самом деле имели рыбный привкус, хотя трудно было разобраться, из чего они в действительности были приготовлены. Вообще, надо признаться, что с едой в Китае царит полная неразбериха. Мы с Димой заранее предвкушали с горьким чувством, что по возвращении домой мы при всем желании не сможем удовлетворить законное любопытство наших знакомых в отношении того, чем же нас кормили в Китае и что там вообще едят. Во всяком случае, не рис – это единственное, что можно утверждать с полной определенностью. В Пекине, в гостиничном ресторане, нам предлагался большой выбор разных лакомств, но риса мы среди них не обнаружили (позднее выяснилось, что он все-таки наличествовал, но стоял в стороне от основных блюд и особой популярностью среди посетителей не пользовался). За исключением же риса (и еще чая), ничего хотя бы отдаленно знакомого нам по виду или по вкусу в китайских ресторанах найти было нельзя. Если блюдо своим внешним видом отчасти смахивало на макароны, то оно вполне могло оказаться и протертым сыром (очень необычного, острого и своеобразного вкуса), и кореньями, и соевым продуктом, и морскими водорослями. Если это был по виду вылитый жареный арбуз (бывает ли такой?), то по вкусу он напоминал скорее засушенный кисель или желе, чем фрукты. Когда мы заказывали в ресторане «овощи» (долго и с трудом отыскивая соответствующий иероглиф в разговорнике), то нам приносили полную посудину чего-то весьма близкого к огуречной кожуре, мелко соструганной и сваренной в соусе. Первое время мой желудок бунтовал против такого засилия экзотики, но потом смирился. Труднее всего было привыкнуть к огромному разнообразию крепких и острых соусов, которыми китайцы имеют обыкновение сдабривать все что ни попадя. Скажем, баранину (которую полагается варить прямо у себя на столе, используя для этого специальную спиртовку), вынув ее из котла, нужно было окунуть по очереди в две или три чашки с соусами, и только после этого есть. Палочки для подобных операций действительно подходят идеально. Китайскую еду невозможно есть ни вилкой, ни ложкой, она для этого совершенно не предназначена. К концу нашего пребывания в Китае я уже настолько ловко управлялся с палочками, что не раз слышал по этому поводу шумное одобрение из уст наших китайских друзей (которые, впрочем, на всякий случай всегда заботились и о ложках для нас с Димой).
Позавтракав, мы направились в комнату для переговоров. Не прошло и двух часов, как наши китайские партнеры, похоже, отчетливо уяснили, что легко от нас отделаться не удастся. Это сейчас они шлют нам письма с уверениями, что дни, проведенные вместе с нами, были счастливейшими днями в их бренной жизни. Там, на месте, в Китае, все выглядело совсем иначе. У меня до сих пор стоит перед глазами та немая сцена, что последовала за предложением Димы осмотреть на месте производство предназначенного для нас оборудования (которое, как выяснилось позже, разбросано по всей провинции Цзянсу). Впрочем, не знаю, как для китайцев, а для меня эти дни действительно оказались очень приятными. Мы раскатывали по пригородам Уси, любуясь цветущими лугами из окна очередного «Форда» или «БМВ», гуляли по самому городу, по-европейски чистенькому и ухоженному, поднимались на старинные буддийские пагоды, с которых были видны и горы, и небоскребы делового центра. В парках цвела сакура, осыпаясь розовыми лепестками в неглубокие пруды с прозрачной водой, на берегу которых стояли изящные павильончики и беседки с волнообразно изогнутыми крышами. Население в Уси казалось вполне цивилизованным, даже по западноевропейским меркам. Вообще этот город почти ничем не отличался от тех тихих провинциальных городков, которые я во множестве видел на Западе. Народу здесь, конечно, было побольше, но это не так уж сильно бросалось в глаза, как можно было бы предположить (вообще Китай вблизи, при непосредственном рассмотрении, кажется совсем не таким огромным, как издали, из России или Европы).
Наши китайские друзья относились к нам благожелательно, но и не без некоторой настороженности. В целом нельзя не признать, что к русским в Китае отношение очень неплохое, несмотря на все совместно пройденные ухабы нашей общей истории. По-моему, это лучший признак великого народа – умение забывать старые обиды. Уж на что кровавая история у нас была с Германией, но сейчас тем не менее ни у русских, ни у немцев нет какого-то затаенного зла друг на друга. По крайней мере, бывая в Германии, я не чувствовал ничего такого в повседневном общении. Совсем другое дело – мелкие и худосочные народы, особенно те, что не так уж сильно от нас претерпели. Меня всегда это выводило из себя: французы или немцы, несмотря на случавшееся время от времени взятие русскими войсками Парижа или Берлина, относятся к России вполне спокойно, а иногда даже и доброжелательно – в то время как от поляка только и слышишь «Пфе! А пфе!», когда речь заходит о русских. И дело даже не в том, что Россия чем-то обидела или как-то ущемила малые народы, Польшу или Прибалтику, а в том, что они не сумели себя защитить. Именно этого они и не могут простить России. Маленькая Финляндия смогла отстоять свою независимость, остановив советскую агрессию, и финны теперь хоть и не питают к русским слишком уж горячего пристрастия, но все же и не считают нас исчадиями ада и извечным проклятием свободной Европы.
В Китае и простой народ, и интеллигенция относятся к русским и России дружелюбно, и даже можно сказать, с симпатией. Не знаю, с чем это связано, может быть, с тем, что мы, будучи европейцами, все же не подвергали Китай столь жестокой порке, как англичане и французы (да и японцы тоже). Сейчас много молодых китайцев учится в российских университетах, и в центральных, и в сибирских, и они возвращаются в Китай с самыми приятными воспоминаниями о России. Правда, этот культурный обмен, как и наше близкое географическое соседство, ничуть не разрушает стандартные стереотипы, связанные с русскими и прочно укоренившиеся во всем мире. Как-то я сидел в Амстердаме на набережной и пил минеральную воду из прозрачной пластиковой бутылки. Рядом со мной был голландец, долго поглядывавший на меня с большим любопытством. Наконец он не выдержал и спросил у меня, какой же я буду национальности (политкорректные европейцы, избегая всего, что может напомнить о национализме и вообще о национальных различиях, говорят в таких случаях «What is your language?», что поначалу меня несколько сбивало с толку). Узнав, что я русский, он первым же делом живо осведомился, показав на мою бутылку: «This is vodka?» В Китае было то же самое. Однажды, после того как мы с Димой осмотрели очередную фабрику (адские заведения, надо сказать, все гремит, грохочет, движется – только китайцы могут работать в таких условиях, в этом, наверное, и есть главный секрет их «экономического чуда»), нас пригласили на ланч в небольшой трактир в селе неподалеку. Мы поднялись на второй этаж в отдельную комнату и разместились там у окна, за круглым столом, покрытым скатертью. Мистер Юань, знакомивший нас с производством, очень неплохо говорил по-английски, и я наконец получил возможность узнать, из чего же изготовлены те блюда, над которыми мы так долго ломали голову в китайских ресторанах. Впрочем, поначалу нам с Димой было не до ребусов, мы решали другую важную проблему. Дело в том, что наши китайские друзья, видимо, желая сделать нам приятное, извлекли откуда-то из запасников этого трактира большую бутылку мутноватой жидкости, и разлили ее нам на двоих. Себе же они, как ни в чем не бывало, налили пива, и отхлебывая его понемногу, поглощали салаты и холодные закуски. У меня была слабая надежда, что нам досталось что-то хотя бы не очень крепкое, и я попробовал запить этой жидкостью какую-то острую зелень, сильно обжегшую мне язык (судя по запаху, это были маринованные черенки копытня). Полученный эффект можно было бы охарактеризовать известной народной поговоркой «из огня да в полымя». Никогда в жизни я не пил более гадкой и омерзительной сивухи. Тот глоток, который я сделал, ощутимо отдавался и через несколько часов после нашего обеда, заставляя меня каждый раз мучительно содрогаться при воспоминании о напитке, которым нас угостили так радушно. «Что будем делать?», тихо спросил я Диму. «Хотя бы из вежливости нужно, наверное, допить этот стакан». «Если я это выпью», отвечал он мне, «то сползу под стол, и извлечь меня оттуда будет уже невозможно». Решившись, я жалобно сказал г-ну Юаню, что нам бы пива – водка для нас слишком крепкий напиток. Несколько удивившись (он, наверное, ждал, что мы залпом выпьем по огромному бокалу водки и попросим еще), г-н Юань смилостивился над нами и принес пива и на нашу долю. Тут уже дело пошло веселее. Через каждые несколько минут дама в белом халате вносила все новые и новые яства, которые теперь уже не так пугали нас, как раньше – наглотавшись всякой экзотики в Китае, мы спокойно воспринимали все, что нам предлагали. Мое внимание привлекло большое блюдо, на котором горкой были сложены какие-то существа, запеченные целиком и совсем не похожие ни на рыб, ни на цыплят. Забрав одно из них палочками себе на тарелку, я рассмотрел его внимательно со всех сторон, и сказал Диме: голову даю на отсечение, что это лягушка. Лягушка – это очень простое слово на всех языках, но, как назло, его английский эквивалент вылетел у меня из головы, и я, прожевывая нежное, сочное мясо, мучительно припоминал, как же это будет звучать на языке межнационального общения. Первое, что мне пришло в голову – это почему-то итальянское слово «rana», потом всплыла в памяти фраза из французской книжки («Mais leur passion pour les grenoilles est une legende!»), потом немецкое выражение «quaken», и только после этого я вспомнил, что лягушка по-английски будет «frog». «Кажется, frog», сказал я Диме негромко, но мистер Юань услышал, и энергично закивав головой, живо подтвердил, что это именно то самое животное. На вкус оно было довольно приятным – что-то вроде курятины, но мягче и нежнее, и я, положив себе на тарелку еще несколько образцов, сказал Диме: замечательная вещь, советую попробовать, второго случая не представится. Дима решался недолго. Откусив сразу большой кусок, он начал его жевать с невозмутимым видом, и когда я спросил его, как впечатление, Дима, пожав плечами, заметил: «лягушка как лягушка», как будто ел их каждый день. Это, впрочем, было неудивительно; после всего того, что нам довелось съесть в Китае, нас уже трудно было чем-то еще озадачить в этом плане. Тем не менее, когда внесли новое блюдо, на котором, как волосы медузы Горгоны, сплелись в клубок существа несколько иного рода, тонкие и вытянутые, как змеи, я не решился приступать к ним так запросто, и спросил у хозяев, что это. «This is eel», ответили мне. Я сразу вспомнил, как очень давно, на втором курсе университета, я случайно выучил это слово, «угорь», и тогда же почему-то задумался, понадобится ли оно мне когда-нибудь. Разве я мог тогда предвидеть, где и как оно мне пригодится!
|
Два путешествия