В историко-биографическом романе Юрия Тынянова «Пушкин» есть забавный эпизод, в котором описываются первые дни будущего поэта в Петербурге. В Северную столицу из Москвы юного Пушкина привез дядя, Василий Львович; племянника предстояло определить в Императорский лицей. Тогда приезжие, особенно те из них, что были повыше среднего достатка, чаще всего останавливались в знаменитом «Трактире Демута», который находился на Мойке неподалеку от Невского проспекта и был лучшей в городе гостиницей. Так сделали и дядя с племянником, наняв три комнатки для себя и для прислуги. Оставив Москву, ленивый и безалаберный Василий Львович неожиданно преобразился. Вот как описывает это Тынянов (привожу с сокращениями):
«Василий Львович вдруг изменился до неузнаваемости. Бывало, он нежился в постели, долго мелодически зевал, хлопал в ладоши, зовя то слугу, то повара – вообще до выезда он с каким-то самозабвением предавался лени. Ныне все изменилось. Он не спал по ночам. Перо скрипело, чернила брызгали, живот ходил: дядя хохотал. Анна Николаевна со страхом иногда просовывала голову в двери и видела каждый раз одно и то же: Василий Львович, накинув халат с небрежностью, так что он сползал на землю и еле прикрывал его косое брюхо, сидел за столом и, похохатывая, исписывал лист за листом. Скудные волосы стояли дыбом на его голове. Анна Николаевна тихонько крестилась и укладывалась. Часто из-за стены слышалось шипение и присвист: дядя читал стихи. Потом потирал руки, хохотал и внезапно останавливался. Тишина – и вскоре слышался скрип пера. Не вылезая из халата, забыв обо всем на свете, дядя просидел дома две недели.
Так неожиданно в Петербурге нашло на него вдохновение. Это случилось внезапно, он сам не знал как. Он был как бы под властью какого- то демона. Раз с обычною ленью присел он к столу, чтобы намарать на листке бумаги какую-то пришедшую ему о Шишкове мысль – и вдруг вместо этого набросал несколько стихов. С некоторым изумлением, захлебываясь от восторга и брызгаясь, он прочел их: стихи были счастливые. И они полились».
Поездки в Петербург вообще действовали тогда на москвичей бодряще и оживляюще, как глоток шампанского (подробнее об этом см. в «Анне Карениной» Льва Толстого). Но в данном случае, похоже, свою роль сыграло и само местопребывание Василия Львовича, создавшего «Опасного соседа», лучшее свое произведение, одним вдохновенным порывом в Демутовом трактире. Во всяком случае, когда его племянник семнадцатью годами позже, заехав в Петербург, остановился в той же гостинице, его внезапно охватил такой же неудержимый «бес стихотворства». В октябре 1828 года Пушкин за удивительно короткий срок написал здесь поэму «Полтава» (которую он, кстати, считал «самой зрелой» из всех его «стихотворных повестей»). Он просидел за этим делом у Демута неделей больше, чем когда-то его дядя, но и поэма его была не в пример объемистей: если в «Опасном соседе» насчитывалось 154 строки, то в «Полтаве» – почти в десять раз больше. Вообще говоря, это было совсем нетипично для Пушкина, который много и с увлечением творил в деревне, но в столице, как правило, занимался другими делами. В этот раз, однако, все было совсем по-другому. Современник сохранил для нас обстоятельства, при которых Пушкиным была написана «Полтава»:
«Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки».
В ту пору в «заездном доме» Демута у Пушкина нередко собирались его друзья, среди которых был и величайший польский поэт Адам Мицкевич. Как-то раз Пушкин читал здесь Мицкевичу свою свеженаписанную «Полтаву» и, как замечает свидетель этой сцены, «с каким жаром, с каким желанием передать ему свои идеи старался показать, что он изучил главного героя своей поэмы». Польский поэт, для которого тема «Полтавы» была по-своему интересна, делал в ответ некоторые замечания о «нравственном характере» Мазепы, главного лица поэмы. За полгода до этого Пушкин тоже останавливался у Демута, причем тогда же в этой гостинице жил тогда и Мицкевич, относительно недавно прибывший в Петербург (первые наброски пушкинской «Полтавы», кстати, относятся именно к этому времени). В честь польского поэта в номере Пушкина была устроена дружеская вечеринка, затянувшаяся до утра. В ней участвовали, среди прочих, Жуковский, Вяземский, Хомяков, Крылов. Вдохновившись этой поэтической компанией, Мицкевич всю ночь напролет импровизировал стихами по- французски. Эта страстная импровизация произвела необычайно сильное и глубокое впечатление на присутствующих; Пушкин, например, хорошо помнил о ней до конца жизни. Вяземский спустя полстолетия писал об этой памятной петербургской апрельской ночи: «Он выступил с лицом, озаренным пламенем вдохновения: было в нем что-то тревожное и прорицательное. Слушатели в благоговейном молчании были также поэтически настроены. Чуждый ему язык, проза более отрезвляющая, нежели упояющая мысль и воображение, не могли ни подавить, ни остудить порыва его. Импровизация была блестящая и великолепная. Жуковский и Пушкин, глубоко потрясенные этим огнедышащим извержением поэзии, были в восторге».
Первый биограф Пушкина Анненков (см. «Павел Анненков как зеркало русской культуры») в числе прочих сведений, относящихся к жизни поэта, установил и тему импровизации Мицкевича; оказывается, тот «долго и с жаром говорил о любви, которая должна связать народы между собой». Пушкин посвятил свою «Полтаву» несколько другой тематике (в кульминационном эпизоде этой поэмы, как мы помним, мелькают штыки и полки, «отряды конницы летучей» и «груды тел», «шары чугунные», «бой барабанный», «клики», «скрежет», «гром пушек», «топот», «ржанье», «стон»; наконец, «и смерть и ад со всех сторон») – но и ему вдохновенная поэтическая проповедь Мицкевича сильно запала в душу. Через шесть лет после того, как он ее услышал, поэт описал ее в стихах:
Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта, –
а еще годом позже – в прозе, в неоконченной повести «Египетские ночи». В этом отрывке импровизирует заезжий итальянец, а внимает ему петербургский поэт, который не то чтобы очень напоминает собой автора повести, но выглядит таким, каким Пушкин хотел бы быть в жизни – лощеным аристократом, который занимается стихами от безделья (или, скажем по-другому, от неодолимой внутренней потребности) и почти никогда не унижается до того, чтобы выносить их на суд почтеннейшей публики. В повести описана даже обстановка гостиницы, в которой происходит дело: герой идет по «темному и нечистому коридору трактира», пока не попадает в 35-ый номер. Слово «трактир» здесь, разумеется, может означать все, что угодно, но в принципе, не будет большой натяжкой предположить, что Пушкин при описании этой мизансцены представлял себе именно Демутов трактир, так прочно связавшийся в его памяти с Мицкевичем и его поэтическими упражнениями. Тема для импровизации в повести отличается от той, что была в действительности: «Поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением». Как только итальянец, державший в руках гитару, услышал эту тему, его глаза засверкали, он взял несколько аккордов, и… с ним произошло то же самое, что до него делалось на этом месте с его прототипом, прототипом его собеседника, дядюшкой последнего Василием Львовичем, а также, видимо, с Батюшковым, Грибоедовым, Чаадаевым, Герценом, Тургеневым (и только что не генералом Ермоловым), останавливавшимися здесь… он «гордо поднял голову, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно излетели из уст его». Это точное описание того специфического творческого акта, который порождала особая атмосфера Демутова трактира – не насильственное вырывание «несвязных слов» у «дремлющей музы», как это бывало у тех же авторов в других местах, а именно «пылкие строфы, выражение мгновенного чувства», которые «стройно», как будто без малейших усилий, излетают из уст поэта. Жаль, что уже в конце XIX века Демутов трактир был закрыт, а дом, в котором он находился, перестроен (получившееся произведение искусства можно наблюдать теперь на набережной Мойки, 40) – я думаю, он не раз бы еще пригодился деятелям русской культуры.
|
Два путешествия