Шаманский - Бурмистрову
Здравствуй, Тарас. Твою книгу я глядел. Большая работа. Наверняка для нее найдется свой читатель. Но мне не понравилась нескромность. По памяти: «В этой книге вы найдете все (?!) основные (?!) мировые (?!) мифологемы…» Лотман, Пропп, Даль и иже с ними энциклопедисты, теоретики и практики наверняка подавились в раю райскими косточками. Я прочел/пролистал несколько десятков страниц – это оказалась не оговорка, а намеренно высказанная мысль. Которая (тоном) всячески утверждалась по книге. Срамно, батенька… Не то чтобы я за обязательность ссылок, сносок и примечаний. Не то чтобы я против пересказа. Но я за уважение предмета, читателя и предшественников. Говорить о Герцене так, будто он вот сейчас сидит за одним с тобой столом – можно, но не похлопывая его по плечу, не трепля по холке. Мне это странно. Так странно, что расхотелось читать. Наконец, не ожидал от тебя такой идейной пустоты. Книга на восьмую часть состоит не из твоих мыслей – из чужих находок, слов, интерпретаций. Составлять компиляты опять-таки вполне можно (я, повторяю, уверен в том, что читатель у тебя будет), но с другой миной. Подтяни пояс, посыпь голову пеплом – и мы восхвалим долгий, целеустремленный путь. А ты нам предлагаешь булку без изюма, называя это пирожным. На какой же голод ты рассчитываешь, чтобы твоя булка пошла?..
Тарас, без обид. Не туда ты, брат, поехал. Или не так. ДШ
Бурмистров - Шаманскому
Привет, Дима! Мне кажется, твоя реакция на мою книгу – это следствие каких-то ожиданий, которые у тебя сформировались в отношении моего творчества. Когда эти ожидания не оправдываются (а ты сам говоришь, что я не стою на месте, «еду», то есть меняюсь), то это противоречие, скажем так, вносит некоторые коррективы в твое восприятие моих работ. В чем-то, может быть, даже его искажает. Но не буду увлекаться домыслами о твоем восприятии, скажу лучше несколько слов о своей книге.
По моей внутренней оценке, «Соответствия» – это лучшая моя вещь, особенно «Введение» и поздние эссе (которые, увы, при алфавитной системе размещения невозможно отличить от ранних). Ну, скажем – статья о Пелевине, «Бывают странные сближенья», «Эклоги Данте». Ты был абсолютно прав, когда in illo tempore разнес в пух и прах мою беллетристику, которая, действительно, была ужасающего, почти катастрофического качества. Но здесь, в «Соответствиях», мне кажется, ты чего-то все-таки недопонимаешь.
Дело в том, что это не научный труд, и требовать от него привычного академического «объективного тона», с его напускной скромностью и сдержанностью, нельзя. Это художественное произведение, только не совсем обычное. Мне кажется, я подробно разобрал всю эту коллизию во «Введении», здесь повторяться не буду. По поводу отношения к «отцам» (чтобы не называть их предшественниками) – мне было очень интересно твое замечание, особенно в сопоставлении с другими, более ранними твоими высказываниями. Сейчас ты пишешь (тоном порицания): «Говорить о Герцене так, будто он вот сейчас сидит за одним с тобой столом -можно, но не похлопывая его по плечу, не трепля по холке». 23 марта 2001 года ты мне писал буквально следующее (одобрительным тоном): «Тебе удается непринужденная беседа-спор с кем-нибудь вроде Радищева или Пушкина, и это интересно, ведь снисходительно потрепать по плечу Набокова, например, тоже нужно уметь». Хотелось бы знать, почему возникает такое явное противоречие в твоих оценках одного и того же.
Что же касается сути этого упрека, то не буду говорить много слов в свое оправдание, скажу только, что легкая ирония в адрес известных деятелей культуры с лихвой (как мне кажется) уравновешивается иронией в свой собственный адрес, часто язвительной и почти издевательской. Не все у меня надо воспринимать серьезно, «так, как написано». Такие фразы, как то, что «в этой книге собраны главные мифологемы русской и мировой культурной истории» – это фразы иронические, с насмешкой над самим собой, над своей безумной тягой к коллекционированию чужих мыслей и культурных ходов, к нагромождению цитат, вообще над своим амплуа книжного червя и архивной крысы. Странно, что ты почувствовал насмешливую интонацию в одном случае и проигнорировал ее в другом.
Теперь самое главное (в твоем письме). Дело, конечно, не в компиляциях (насчет восьмой части ты мне еще польстил, «чужого» в «Соответствиях» гораздо больше, удельный вес цитатности там очень высок). Дело в «мине», как ты говоришь: «Подтяни пояс, посыпь голову пеплом – и мы восхвалим [твой] долгий, целеустремленный путь». Вот за что люблю читать твои отклики – за то, что реакция у тебя цельная, живая и осмысленная, даже если она звучит как осуждение. Я попробую объяснить, с чем связаны те нотки в моих монологах, которые тебя так царапнули.
«И чем больше писал Аполлон Григорьев, тем больше росла его непопулярность» – прочитал я однажды в Брокгаузе, и эта фраза запала мне в память намертво. Чем больше я пишу, чем больше растут мои амбиции, реализующиеся в моих вещах, масштаб которых заметно возрастает (этого ты, наверно, отрицать не будешь) – тем болезненнее я воспринимаю полное отсутствие внимания к моей деятельности. Литературой, слава Богу, я занимаюсь уже добрых девять лет, с 1995-го, написал четыре книги, три из них изданы. Есть сайт, были публикации в журналах, так что вряд ли я могу списывать это невнимание на техническую невозможность ознакомиться с моими произведениями. Считать же их «пустыми» и малосодержательными я тоже не могу по понятным причинам. Вот этот контраст между внутренней оценкой моей работы, ее значения, и внешнего ее признания (точнее, непризнания), и привносит сейчас в мое самосознание этакий, условно говоря, «лермонтовский» элемент (последние годы, кстати, я переживаю сильнейшее увлечение этим автором и ставлю его сейчас выше Пушкина и Тютчева). Моя безмерная амбициозность, еще выросшая в последнее время, за время работы над «Соответствиями», в сочетании с абсолютным отсутствием какой-либо реакции на любые мои телодвижения, и приводит к такому эффекту. Помнишь, как у Булгакова в «Театральном романе» его Максудов по ночам ворочается и бормочет, имея в виду Станиславского: «Небось у Островского не вписывал бы дуэлей… не заставлял бы актеров кричать про сундуки», после чего следует бесподобная фраза: «И чувство мелкой зависти к Островскому терзало драматурга». Можешь считать это такой же мелкой завистью по отношению ко всем, не обделенным сейчас вниманием – от Герцена до Набокова и далее – ко всем, кого я «треплю по холке». Этакое уязвленное самолюбие. Вещь обычная, не я первый, не я последний. Может быть, я и в самом деле не смог еще выразить себя в достаточной степени, и с этим и связана эта «нулевая реакция» – не знаю. «Станьте солнцем, и вас увидят» – я часто вспоминаю эти слова. Что ж, подождем еще немного. Ждать я могу, но удерживаться от желчных инвектив в адрес тех, кто, может быть, и не обладал (и не обладает) каким-то значением, которое есть у меня, но признанием современников и потомков исправно пользовался – это выше моих сил. Должна же быть у меня какая-то отдушина! Требовать от меня в такой ситуации академического тона по отношению к тем, о ком я пишу, невозможно. Это все равно, что требовать от Данте взвешенного отношения к тем его знакомым и приятелям, которых он живописует в своем «Аду». Ты не знаешь, насколько у меня личное и пристрастное отношение к деятелям культуры, которые, казалось бы, давно умерли и не должны уже возбуждать таких чувств. С научной точки зрения это не просто плохо, это недопустимо, но с художественной, я считаю, вполне возможно, и более того – это и делает, на мой взгляд, «Соответствия» книгой, скажем так, «полухудожественной» – то есть это достоинство, а не недостаток. В заключение хочу сказать, что я нисколько не «обиделся» и наоборот, прочитал твой отзыв с большим интересом. Жаль только, что с самой книгой ты (по твоим словам) ознакомился поверхностно, и она, эта книга, не вызвала у тебя желания углубляться дальше. Если ты все-таки будешь что-то там смотреть - пиши, мне любые твои мысли интересны. Пока! Тарас.
Шаманский - Бурмистрову
Здравствуй, Тарас. Мне всегда нравилось говорить с тобой в письмах. Хороший ответ. Очень хороший. Разумеется, мне есть что ответить. И много. Но не хочу торопиться. Во-первых, мы завтра уезжаем в отпуск и сейчас на чемоданах. Так я тебе ничего толком не напишу и не поясню. А во-вторых, я попробую углубиться. Честно попытаюсь. Может быть, найду что-то новое. Хотя и вряд ли: милое твоему сердцу «Введение» я изучил довольно подробно и оно-то прежде всего и повергло меня в уныние… Так что договоримся на том, что я отреагирую через 3 недели – месяц. А что касается моего ругательства на твою беллетристику, так здесь ты не совсем прав. Мы и познакомились с тобой на том, что я очень высоко оценил твою изящную прогулку по Петербургу. Вот это я до сих пор считаю действительно лучшей твоей работой. И если бы всю свою накопительную (это я по поводу книжного червя) энергию ты пустил в русло подобных рефлексий – вот это было бы в яблоко. Наконец, последнее – так, нотабене на будущее. Если последняя книга – «полухудожественная», то это даже не булка, а сухарь натуральный. А вот в качестве булки (публицистики) она достаточно адекватна, если опять-таки не говорить о тоне. Полухудожественная – это та, первая, вещь. И блестяще-умеренно написанная. Здесь же все – ходульная игра ума. И тьма лишнего. Грязи словесной (все эти вводные, вставные, нерусские, эвфемизмы, софизмы этсетера) – по колено. Пересушить бы это болотце, да травку посеять к этим камышам, да оградку невысокую – картинка будет: этакая 150-180-страничная книжка «Эпизоды»… Либо наоборот: убери зрителей и зевак, разгони припаркованную по сторонам современность, затопи до краев – и порази по-настоящему и в самом деле художественно. Ведь каково это: ступить на холмик года-месяца-числа таких-то – и с головой вдруг провалиться – и без дна – и тянут тебя, и сосут Блок-Достоевский-Данте!..
Да! Самое последнее: разумеется, я чего-то недопонимаю! И многие недопоймут. А кто-то допоймет, но не то… Ты вот для вечности пиши, а не Островскому завидуй!
До связи! ДШ
|
Два путешествия