В самолете были одни русские (явно направлявшиеся в Китай за покупками, а не за развлечениями), так что первого местного жителя я увидел уже после того, как мы приземлились в Харбине. Я никогда не забуду своего первоначального впечатления от Китая. Потом было еще много всего, но самым сильным оказалось именно это, первое ощущение, которое я испытал, сидя в самолете и глядя в окно на то, что происходило на аэродроме. В харбинском аэропорту не развозят пассажиров на автобусах, а подгоняют к самолету передвижной закрытый коридор, который ведет прямо в здание аэровокзала. На этот раз, видимо, что-то не заладилось при стыковке, и мы добрых полчаса не могли выйти из самолета. В двух шагах от моего окна располагался этот самый стыковочный коридор, и в нем, у самого порога, стояли китайцы. Все они были одеты в форму полувоенного типа, и выглядели очень важно, переговаривались солидно и неторопливо, время от времени поглядывая в нашу сторону. Мне стало нехорошо от одной мысли, что мы сейчас попадем к ним в лапы, а тут еще погода совсем испортилась, и пошел снег. Меня сразу, как только мы приземлились, поразило серое безрадостное небо над аэродромом, унылое поле вокруг него, без малейших признаков зелени; но снега все-таки не было. Только- только пережив питерскую зиму, я надеялся, что хоть в этом году у меня лето начнется вовремя, в апреле, но на этот раз этим надеждам сбыться, похоже, было не суждено. Самое обидное было то, что как раз в России, и даже в Петербурге весна была уже в полном разгаре, и я пребывал в счастливой уверенности, что уж теперь-то до самого ноября я не увижу снега (которого я совершенно не выношу). И все же мне довелось его увидеть снова, причем не где-нибудь, а здесь, на юге, на широте Италии!
Но тусклое небо, мрачный аэропорт и медленный, мертвенный снег, засыпавший его, были только фоном для того действия, которое приковывало к себе мое внимание. Я смотрел на невозмутимые физиономии китайских чиновников, стоявших с бесстрастным видом в ожидании нашего выхода из самолета, и мне почему-то вспоминалось самое первое, что я узнал о Китае. Мой дедушка когда-то служил на китайской границе. Он рассказывал мне, когда я был маленьким, что китайцы (которых, как он говорил, было неисчислимое множество) каждую ночь выкапывали пограничные столбы и вкапывали их чуть дальше, передвигая тем самым границу и незаметно, понемногу наступая на Россию. Теперь эта история кажется мне невероятной, и, наверное, она была рассказана мне в шутку или с преувеличением, но в то время я воспринял ее всерьез, и хорошо запомнил ощущение ужаса, охватившего меня тогда. В конце прошлого века много толковали о «желтой опасности»; в наше время страх перед вторжением с Востока немного поутих, но и сейчас иногда прочитаешь в газете что-то похожее на те истории, что я слышал в детстве. Когда-то один репортаж мне сильно их напомнил: западный журналист, старательно нагнетая страсти, писал о том, что он видел из окна своей гостиницы – не помню, в Шанхае или Шэньчжэне. Вокруг были сплошь недостроенные небоскребы, на которых круглые сутки кипело строительство – за каждую ночь эти здания подрастали на несколько этажей. Общий тон репортажа был тот, что Китай наступает на западную цивилизацию и скоро сметет ее, если не военной силой, то экономически. Посмотрел бы этот журналист на пекинские трущобы!
Не знаю, как воспринимает это Запад, но в России этот страх перед Китаем, похоже, укоренен генетически. Казалось бы, какая может быть память у меня, у моего поколения о татарском нашествии! Скажем, к немцам и французам я отношусь с большой симпатией, вспоминая сначала о Бахе, Гете, Дюрере или Моне, а потом только о Наполеоне или Гитлере. Но любая физиономия монгольского типа сразу вызывает у нас в памяти если не «Слово о погибели русской земли», то, по крайней мере, общее впечатление страшной катастрофы, постигшей нас на самой заре нашего исторического формирования. Конечно, это «послевкусие» сейчас уже сильно ослабло, но привкус его сохраняется, и, наверное, останется навсегда (пока новое азиатское нашествие не заставит нас забыть предыдущее – но до этого, я надеюсь, еще далеко).
Наконец нас выпустили из самолета. Пройдя в здание аэровокзала, мы заполнили там таможенную декларацию, и, забрав свой багаж, вышли в зал, обширный и совершенно пустынный. Наши соотечественники, прибывшие вместе с нами, уже давно разъехались кто куда. Мы упустили случай уехать вместе с ними, а пожилой унылый китаец, навязывавшийся нам в качестве таксиста, не понимал по-английски до такой степени, что даже не знал, что такое «railway station». Я никак не мог с этим смириться (в континентальной Европе по-английски говорили не только таксисты, но и водители автобусов, кондуктора трамваев и железнодорожные проводники), и все пытался втолковать ему, что нам надо на вокзал, на вокзал нам надо, do you speak English? «Да оставь ты его, видишь, человек не говорит по- английски», сказал мне Дима. «Как же он может не говорить, такого же быть не может», ответил я ему и хотел продолжать свои попытки, несмотря на растущее чувство безысходности, но тут к нам подошла девушка, явившаяся, как ангел-спаситель, и по-русски сказала, что ее автобус сейчас отправляется и, если мы поторопимся, то вполне сможем добраться на нем до харбинского вокзала за умеренную плату. Не знаю, что бы мы без нее делали. Я еще в Питере, в китайских ресторанчиках заметил, что азиатские женщины, и особенно девушки, намного более смышлены, чем мужчины. У нас это скорее наоборот (хотя бывают и поразительные исключения), но в Китае намного легче объясниться именно с девушками. Впрочем, азиаты сами осознают это: многие молодые люди в тех отелях, в которых мы останавливались, потеряв надежду понять, чего же я требую, звали девушку на помощь, и она, точно так же не владея английским языком, тем не менее почти сразу же догадывалась по характерным движениям, которые я совершал, что я хотел бы выгладить рубашку и прошу утюг.
|
Два путешествия